В память о том, чего не будет

Оживлённое. Серьёзное. Смеющееся. Сияющее радостью. Отрешённое. Умиротворённое. Исполненное любви, счастья, покоя. Опять отрешённое, только по-иному – печальное, словно опрокинутое в себя. Это он только что сказал: «Поеду».
Нет, возвращаться немыслимо. Позже… завтра… конечно, вернусь, без всяких «может быть», вернусь, больше всего на свете хочу – вернуться… и она ждёт… наверное… точно ждёт… Но сейчас – невозможно.
Значит, звонить.

Эх, ведь благополучно проскочил мимо поста ГАИ, хотя почти и не рассчитывал – далеко за полночь, машин мало. Алкоголя в крови всего ничего – что там, бутылка сухого на двоих, да и оставалось ещё на донышке, не допили… снова её лицо, глаза, руки…
Сергей помотал головой. С ГАИ обошлось, думал, и сейчас обойдётся. Но не повезло.
Он надавил на кнопку звонка. «Бим… бом…» – мягко раздалось изнутри.
Тишина. Он напряг слух. За дверью ничего не происходило. Крепко спит… может, снотворное приняла… ах ты ж, Господи, нехорошо-то как…

Ещё раз позвонил, теперь длиннее. «Бим… бом… бим… бом…»
Так, подумал он, сейчас откроет, и, значит, что? Итальянцы, Оль, понимаешь, позвонили уже под конец дня, попросили встретиться… ну да, прямо сегодня, они завтра улетают… Бизнес, ничего не попишешь… В «Антонио», а они, собаки, заводные – это ужас один, Роберто – тот серьёзный такой, лысый и в очках, Марко здоровенный и кудрявый, и удержу никакого, представляешь? В каком смысле «то серьёзные, то заводные»? Ну, Оль, по делу они серьёзные, а жрать и пить заводные, понятно же! Образцы с собой привезли, Вальполичелло там всякое, Монтепульчано, я ж не могу пренебречь, работа у меня… Да ладно тебе, Оль, ну извини, ложись, спокойной ночи, родная.
Его передёрнуло от отвращения к себе. Я ведь Ольгу тоже люблю, подумал он, стиснув зубы. Как иначе-то, родной человек, роднее нет, двадцать лет вместе.
Эх, сердце! Вмещает двух, что ж я могу сделать…
Гадко-то как всё…

Между тем Ольга не открывала. Он позвонил ещё и ещё, уже заводясь – что ж такое, на самом деле ночевать мне тут, что ли, на коврике под дверью, как собаке?!
Мёртвая тишина. Только за соседской дверью, стык в стык, приглушённо и коротко проскулила собака.
Сергей вытащил мобильный. Дьявол, входя в Валюшкин подъезд, выключил его, а потом включить забыл.
Да, Оль, аккумулятор сел в телефоне, вот только в машине и подзарядил…
Он включил трубку, выбрал в записной книжке «Home», нажал кнопку вызова. В недрах квартиры заверещал монофонический канкан – сигнал их домашнего телефона. Верещал долго и безответно.

Что-то случилось, понял Сергей. Отчётливо понял, до волны холода по позвоночнику.
Сразу стал соображать абсолютно ясно, как будто не было длинного дня, муторного вначале и волшебного в конце. Повернул ключ ещё на один оборот. Идиот, просто Ольги дома нет.
Ничего себе – просто… Натуральный идиот…
Вставил другой ключ, цилиндрический, в верхний замок, сделал три оборота. Беспрепятственно открыл дверь, вошёл в квартиру.
Тихо, темно. Включил свет в прихожей, в спальне, в гостиной, на кухне. Никаких следов того, что Ольга возвращалась вечером. Форс-мажор, беспомощно подумал Сергей, и машинально отметил краем сознания, что даже панические мысли у него – будто из-под штампа.
Набрал мобильный жены. «Абонент не отвечает или временно недоступен…» И ещё раз, и ещё, и ещё.
Сел на кухне, закурил. Что делать-то? Катюхе звонить? Да ну, третий час ночи, спит в объятиях этого своего, ничего, конечно, не знает. Или даже не спит… Двадцать лет девчонке, и этому… бойфренду… Максу… ненамного больше. Паразит… И Катька дурёха… Окончила бы университет, прежде чем… Хотя я и сам когда-то… Всего же сорок два…
Господи, вздрогнул он, о чём я?! Ольга-то где?!

Жена нашлась уже утром. В Склифе. Накануне вечером, в начале девятого её сбила машина. Как раз в это время, вспомнил Сергей, Валины глаза засияли мягким тёплым светом…
Он примчался так быстро, как только сумел. Состояние стабильно тяжёлое, сказали ему. Без сознания. Делаем всё, что можем. Нет, к ней нельзя, вы с ума сошли, да и смысла никакого. Хотите ждать – ждите, но вообще-то мы вам позвоним. Нет, ничего не нужно. Пожалуйста, не мешайте работать.
Он проболтался вокруг Сухаревской площади весь день. Несколько раз заходил в справочную, ему отвечали всё то же казённое: состояние стабильно тяжёлое, сознания нет.
Ближе к вечеру позвонили. Сказали: приходите…
К несчастью… Несовместимые с жизнью… Примите наши соболезнования…
Она приходила в сознание, спросил Сергей? Нет, не приходила, ответили ему. Ей не было больно, заверили его.
Господи, как жить дальше, спрашивал себя – или не себя? – он.

…– Тост! Да тише же, сволочи! – надрывался Никита, извечный тамада и разводящий, душа компании. – Тост!
Наконец, установилась тишина.
– Ну вот, – сказал Никита, поднимая рюмку с водкой, – мы тут за юбиляршу, за Валентину, выпили уже, наверно, цистерну.
За столом загудели, засмеялись, кто-то сказал: «А тебе жалко?»
– Ради Вали нашей мне ничего не жалко, – повысил голос Никита. – Я за неё целый железнодорожный состав выпью. И ради Серёги, которого мы все любим, тоже ничего не жалко. С поправкой, конечно, на его… эээ… половую принадлежность.
Снова засмеялись.
– Хватит ржать! – гаркнул Никита. – Я серьёзно говорю! За Сергея мы тоже уже пили. А вот я предлагаю выпить за них, как за пару. Я хочу всем вам напомнить, – он сделал паузу и многозначительно воздел вилку с нацепленным огурчиком, – что с этими двумя судьба обошлась круто. Ох, как круто!
Собравшиеся притихли, а Сергей почувствовал себя неловко.
– Семь лет назад, – продолжил Никита, – скоропостижно скончался Андрей, которого все мы опять же знали. Я хорошо помню этот шок: тридцати пяти ещё не было парню, здоров как буйвол, и просто ни с чего – инфаркт…
Валины тонкие пальцы нашли под столом руку Сергея. Он сжал её ладонь. Осторожно покосился на жену. Ах, этот точёный профиль… Зря Никита свой тост затеял, зря…
– А три года назад, – Никита никакой неловкости не чувствовал, – трагически ушла из жизни Ольга. Пьяный подонок на машине, и нет человека.
Снова, как в ту ночь, волна холода прошла по позвоночнику Сергея. И, он знал, Валя испытывала то же самое.
– Но! – провозгласил Никита. – Судьба берёт, но она же и даёт! Закон сохранения! Эти двое, Валентина и Сергей, всё преодолели, они нашли друг друга, и, признаюсь, я никогда в своей некороткой уже теперь жизни не видел такой подходящей друг к другу пары. Выпьем же именно за них двоих! За пару! Ура!
Стали чокаться. У кого-то достало ума крикнуть: «Горько!»
Сергей, не отпуская Валиной руки, встал. К нему потянулись с рюмками.
– Стоп! – сказал он и поставил рюмку на стол.
Народ примолк. Валентина, чуткая душа – всё-таки Никита, как бы ни был толстокож, не сильно ошибся – мгновенно поняла движение мужа и тоже встала.
– Стоп! – повторил Сергей, наполняя водкой большой фужер. – Извини, Никита, я знаю, что не положено корректировать тост, но сейчас иначе нельзя. Мы иначе не можем. Так, Валюша?

Валентина медленно кивнула.
Сергей кинул взгляд на Катюху, сидевшую слева от него, и на Сашку, сына Вали и покойного Андрея, теперь – его приёмного сына.
– Выпьем не чокаясь, – сказал он. – В память Андрея, в память Ольги.
Никита что-то сконфуженно и неразборчиво пробормотал. Все словно протрезвели. Выпили молча.
– Я пойду покурю, – шепнул Сергей жене.
Вышел на балкон, зажёг сигарету, облокотился на перила, уставился на двор. Господи, какая же я мразь, безнадёжно подумал он. Погоревал неделю… ну, месяц… это не важно, сколько в точности… а потом в глубине души радовался, что так всё вышло… Да что себе-то врать – с самого начала радовался, пусть и в самых тёмных глубинах этой самой души… душонки…
Ушла Ольга, слава Богу, безболезненно ушла, и освободила его, а за четыре года до того так же, в одночасье, Андрей освободил Валентину, и не осталось никаких препятствий, и они теперь вместе…
Да, Никита – вот он, рядом, тоже закурил, и что-то басит извиняющимся тоном, и по плечу похлопывает, – Никита прав, они пара, что называется, Божьей милостью, только не забыть ту ночь в пустой квартире и не избавиться от этого убийственного чувства: я предатель и гнида.
Катюха тоже тут, на балконе. Тронула отца за локоть. Ещё народ подтянулся, дымят все, что-то говорят ободряющее, негромко так, сочувственно.
Это особенно мерзко – все им восхищаются, его душевную тонкость и силу ценят. Только не знают, какая он на самом деле тварь.
Даже Валя, его Валюша, и та, наверное, не знает. Немыслимо с ней говорить о той своей радости… Впрочем, она-то, может быть, и понимает. Чувствует.
Сергей докурил, тряхнул головой, взял себя в руки.
– Ну, продолжим! – провозгласил он, хохотнув. – Пошли теперь, Никитин тост выпьем.
Садясь на своё место, он поймал взгляд жены – печальный, как в тот вечер, будто опрокинутый в себя.

…Господи, вздрогнул он, о чём я?! Ольга-то где?!
Раздалась трель мобильного – эсэмэска пришла.
Сергей лихорадочно разблокировал клавиатуру, открыл сообщение – «Этот абонент звонил вам 6 раз. Последний раз…» – и время. Около полуночи. И номер жены.
И ещё одно сообщение: «Я у Кати. Телефон отключаю».
Он набрал номер дочери. Руки немного дрожали. Ответила Ольга:
– Алло!
– Что случилось? – закричал он.
– Случилось то, что Катерина заболела, Максим беспомощен, как не знаю кто, а тебя носит чёрт знает где! – враждебно ответила жена.
– Это тебя носит… – начал он было, но осёкся. – Что с Катюхой?! – И крепко зажмурился, как в детстве, когда пытался отогнать от себя дурные мысли.
– Жить будет, – сухо сказала Ольга. – И всё. Не мешай спать.
– Мне приехать?
– Очень ты тут нужен! – отрезала она и заключила. – Отстань.
Гудки отбоя.
Сергей положил трубку на стол, подошёл к окну, бездумно вгляделся в вертикали окон соседних домов. Темно, почти везде темно, лишь кое-где свет.
Потом открыл холодильник, достал початую бутылку водки, взял из сушилки стакан, налил до краёв, медленно выцедил. Перевёл дух.
Прошёл на балкон, зажёг сигарету, облокотился на перила, уставился на двор. Господи, подумал он, как же мне теперь со всем этим?..
Закрыл глаза, увидел, как наяву, лица – Валентины, Ольги, снова Валентины, Кати, Сашки, Андрея, опять Валентины и опять Ольги…
А за что же это я выпил там, на кухне? – спросил он себя. Ведь наверняка не просто так...
Это я выпил, объяснил он себе, в память о том, что было. И о том, что будет.
Вернее – чего не будет.