Неукротимый Гиляровский: как писатель и журналист выходил за пределы литературных рамок

Гиляровский хоть и не святой, но все же своего рода покровитель отечественной журналистики. Он был идеалом репортера: бесстрашный, находчивый, быстрый, легко входящий в доверие, готовый рисковать жизнью из чистого азарта. Кипучая натура всегда влекла Гиляровского туда, где опасно и интересно.


Гиляровский любил играть не только в театре, но и в жизни и лучше всего чувствовал себя в роли несокрушимого богатыря, удалого казака, которому море по колено. Современники с удовольствием признавали в нем былинного героя, невесть как попавшего в реальный мир.


Знаменитый актер и театральный педагог Михаил Чехов свидетельствовал: «Гиляровский обладал громадной силой, которой любил хвастануть. Он не боялся решительно никого и ничего, обнимался с самыми лютыми цепными собаками, вытаскивал с корнем деревья, за заднее колесо извозчичьей пролетки удерживал на всем бегу экипаж вместе с лошадью. В саду «Эрмитаж», где была устроена для публики машина для измерения силы, он так измерил свою силу, что всю машину выворотил с корнем из земли».

Откуда в одном человеке такая геркулесова мощь, становится понятно, если вспомнить, среди каких людей рос Гиляровский. Чего стоил один его воспитатель – беглый матрос Китаев, «квадратный человек», в 60 лет легко раскидывавший с десяток мужиков. Он обучил мальчика необычным приемам борьбы, которую писатель впоследствии распознал как джиу-джитсу.


Под присмотром старого матроса подросток Володя освоил ценный навык – гнуть пальцами монеты, впоследствии не раз помогавший ему утверждаться среди лихих людей. Силачом был и дед Петр, к тому же двухметрового роста. Сам дядя Гиляй, как нашего героя прозвали в Москве, был невысоким и коренастым.


Гиляровский писал, что родился в «глухих Сямских лесах Вологодской губернии»; местные архивисты предполагают, что это было сельцо Горка. Будущего удальца воспитывали сказочная таинственность Русского Севера и вольная воля южных степей: дедом Владимира был кубанский казак Петр Усатый, при переселении на север записавшийся в мещанское сословие и ставший Мусатовым. Он напитал воображение нашего героя рассказами о Запорожской сечи.


Много позже художник Илья Репин будет писать другу Гиляю письма на открытках с репродукцией своей картины «Запорожцы», намекая, что тот – вылитый персонаж со знаменитого полотна. Общим местом было и сравнение Владимира с гоголевским Тарасом Бульбой. Гордясь казачьими корнями по материнской линии, биографию своего отца, Алексея Ивановича, Гиляровский предпочел исказить, умолчав, что тот служил помощником пристава. Видимо, писателю, особенно при большевиках, не хотелось упоминать, что отец работал в «силовом ведомстве», и в мемуарах он сделал его помощником деда Петра, а тот управлял барским имением.

Неверно указал наш герой и год своего рождения: лишь в начале XXI века открылось, что Гиляровский появился на свет не в 1853-м, как считал он сам и как написано на его могильном памятнике, а двумя годами позже.



Жизнь явно готовила Владимира не к канцелярской работе. В окружавших его мужчинах бурлила сила, они обожали охоту, и он сам убил медведя в 14 лет. Объездивший весь свет матрос Китаев бередил душу юноши рассказами о своих похождениях. А тут еще в Вологду, куда Гиляровские переехали в 1860-м, прибыл цирк обрусевшего араба Гуссейна Бен-Гамо, и никогда не испытывавший трудностей с завязыванием знакомств Володя скоро стал своим в семье циркачей, где учился акробатическим трюкам.

Еще одним важным фактором, повлиявшим на личность Гиляровского, стала «вологодская вольница»: город в те годы был полон политических ссыльных, при этом местная знать и администрация благоволили им, и те жили вполне свободно. Помещица Мария Кудрявая организовала для политических (их вологжане собирательно называли «нигилистами») артель по производству сливочного масла. За большие деньги оно продавалось в Москве и других городах. Бренд «Вологодское масло» пошел как раз оттуда, от Кудрявой и ее нигилистов.



Юный Гиляровский завороженно слушал революционные разговоры старших товарищей, в том числе истории о Стеньке Разине, особенно впечатлявшие его. В гимназии учили, что Разин – исчадие ада, а нигилисты называли героем. Вся эта народническая романтика сыграла свою роль, когда 16-летний Владимир, не сдав гимназический экзамен, сбежал из дома и отправился бродить «по Руси» без денег и документов. Не желая компрометировать отца, в скитаниях Гиляровский представлялся Алексеем Ивановым.

Добравшись до Костромы, он узнал, что на Волге свирепствует эпидемия холеры. Это совсем не смутило искателя приключений и, более того, помогло ему получить «работу мечты» – занять место умершего от болезни бурлака. Бурлачий труд начинал становиться анахронизмом: судовладельцы переходили на паровую тягу, и только те, кто считал, что пароходы приводятся в движение душами утопленников, сохраняли верность старым традициям. Любопытно, что Репин писал свою знаменитую картину как раз в это время, но едва ли на ней можно разглядеть Гиляровского: тот провел в «аравушке» (как называли бурлачью бригаду) три недели, дойдя от Костромы до Рыбинска. Однако же за это небольшое время он успел заслужить прозвище Алеша Бешеный, потому что его энергии хватало и на тяжелую работу, и на то, чтобы удивлять изнуренных коллег акробатическими номерами.



Бурлаки далеко не всегда были теми полудохлыми страдальцами, какими их изобразила кисть Репина. Нередко под личиной смиренных работяг таились разбойники. Потрудившись на путине, они сколачивали банды и пускались во все тяжкие, грабя в том числе и речные суда из тех, что еще недавно волокли. В одну из таких банд чуть было не угодил Гиляровский. Присмотревшись к дюжему парню, лихие «авторитеты» пригласили его в свой готовящийся «проект», но дело обернулось иначе. Оказалось, что в Рыбинске, бывшем в те годы важным торгово-транспортным узлом, существовала бригада грузчиков (крючников), созданная легендарным атаманом Репкой, бурлаком, богатырем и разбойником. А поскольку сам атаман находился под арестом, его команда усиленно работала, откладывая деньги на организацию побега.

Так Алеша Бешеный стал членом эксклюзивной артели крючников, члены которой не только зарабатывали намного больше других работяг, но даже внешне выделялись, щеголяя в жилетках красного сукна, обшитых «то золотым, то серебряным, смотря по степени силы, галуном». Гиляровский быстро привык таскать на себе девятипудовые (144-килограммовые) мешки с мукой, но вскоре его жизнь резко взяла иной курс. Отправившись в воскресенье в баню, он неожиданно встретил на улице отца. Алексей Иванович, к его чести, скорее порадовался успехам сына-бугая, нежели упрекнул его, но все же уговорил вернуться домой.



Но до дома будущий москвовед так и не доехал. Встреченный на пароходе отцовский друг-военный предложил отдать искавшего применение своей силушке Гиляровского-младшего на юнкерскую учебу в 173-й Нежинский полк под Ярославлем, что без лишних раздумий и было сделано. Впрочем, и офицерская карьера нашего героя не задалась. Из полка он попал в Московское юнкерское училище в Лефортове, откуда через месяц его выслали обратно по нелепой причине. Он случайно нашел возле училища ребенка-подкидыша и принес его в часть. Эта невинная история быстро распространилась среди юнкеров и стала предметом шуток, так что начальство предпочло избавиться от источника шума без объяснения причин.

Владимир вернулся в полк под Ярославлем, но, как и в случае с провалом на экзамене, его тщеславие не позволило оставаться в полку с репутацией неудачника. Он предпочел стать зимогором, как в тех краях называли бродяг. Чтобы не протянуть ноги с голоду, устраивался на разные работы: в пожарную команду, на вредное производство свинцовых белил, за пару лет сводившее в могилу любого здоровяка (там он неожиданно встретил того самого атамана Репку), но всякий раз судьба гнала Владимира вперед, к новым приключениям, среди которых были побег из полицейского участка в Казани, куда его упекли, приняв за революционера, работа объездчика на конном заводе в калмыцких степях, затем цирк в Ростове-на-Дону и гастроли с различными театрами. Такое впечатление, что Гиляровский в принципе мог делать все, что угодно, и, родись он веком позже, мы бы рано или поздно обнаружили его на Байконуре готовым к полету в космос.



Учитывая, что почти все в жизни Владимир любил делать напоказ, на сцене он чувствовал себя, как рыба в воде. Гиляровский провел не один год, играя в театрах Пензы, Рязани, Тамбова и в конце концов Москвы. В середине этого периода он успел побывать на войне.

То была Русско-турецкая война 1877–1878 годов, и провел он ее совершенно по-гиляровски. Владимир попал рядовым на Кавказ, где скоро заскучал, так как боевых действий его часть не вела. Казалось, больше, чем какие-либо патриотические чувства, им двигала жажда испытаний, желание оказаться в самой дикой заварухе. Поэтому вскоре Гиляровский попросился в отряд пластунов, или охотников, как их еще называли. Мы могли бы назвать это спецназом: охотники выполняли самые рискованные задания и были морально готовы к тому, что живыми с войны они, скорее всего, не вернутся. Для Гиляровского все это было «смертельно любопытным», по точному выражению Константина Паустовского.

И хотя официально война окончилась довольно скоро после прибытия на фронт нашего героя, еще полгода после ее завершения пластуны выполняли особые задания, отлавливая и уничтожая засевших в горах турков-башибузуков. Бои шли почти каждый день. За отвагу Гиляровский получил Георгиевский крест.



В начале 1880-х Владимир осел в Москве, где играл в одном из первых частных русских театров, основанном Анной Бренко. Однако скоро он «окончательно бросил сцену и отдался литературе», после того как журнал «Будильник» опубликовал его стихотворение о Волге. Чтобы понять, насколько важным это событие стало для Гиляровского, процитируем автора: «Это был самый потрясающий момент в моей богатейшей приключениями и событиями жизни. Это мое торжество из торжеств».

Ему нравилось считать себя именно поэтом. В «Моих скитаниях» Гиляровский вспоминает, что первые стихи пришли к нему еще в ранней молодости под влиянием бурлацкого опыта. Подчеркивая, что он не банальный рифмоплет, сочиняющий стишки «от ума», а истинный поэт, творящий по наитию свыше, Гиляровский говорил писателю Александру Зуеву: «Это не работа, это отдых души и сердца и голове покой: она у меня в поэзии не участвует – стихов я не делаю, они сами рвутся и льются с пера, когда время приходит».

Однако Гиляровский не мог не замечать, что на его стихи современники реагируют менее восторженно, чем на согнутую им кочергу. Даже одухотворенный Блок при знакомстве с Гиляем вспомнил в первую очередь, что видел его портрет на обложке журнала «Гимнаст».



В памяти потомков стихи Гиляровского и вовсе отошли на второй план по сравнению с его репутацией непревзойденного репортера. Ее он заслужил, работая в ежедневной газете «Московский листок», издававшейся писателем и журналистом Николаем Пастуховым.

В принципах Пастухова было добывать самую свежую, самую горячую информацию обо всех городских происшествиях, опережая другие издания, и в этом деле Гиляровского не надо было уговаривать и мотивировать. Благодаря харизме, дерзости, а временами и подкупу он выстроил большую сеть информаторов – от бродяг и уголовников с Хитровки до солидных чинов в полиции и пожарной службе.

«Гиляровский был знаком решительно со всеми предержащими властями, все его знали, и всех знал он; не было такого места, куда бы он не сунул своего носа, и он держал себя запанибрата со всеми, начиная с графов и князей и кончая последним дворником и городовым. Он всюду имел пропуск, бывал там, где не могли бывать другие, во всех театрах был своим человеком, не платил за проезд по железной дороге и так далее. Он был принят и в чопорном Английском клубе, и в самых отвратительных трущобах Хитрова рынка», – писал Михаил Чехов.


«И роскошная обстановка, и избранное общество, и московские трущобы, где я часто бывал, – все это у меня перемешалось, и все создавало интереснейшую, полную, разнообразную жизнь. И все это у меня выходило очень просто, все уживалось как-то...» – констатировал сам Гиляровский.


Гиляровский брался за репортажи, непосильные для других. Он единственный провел журналистское расследование пожара на Орехово-Зуевской фабрике Морозовых, жертв которого фабриканты тщательно скрывали. За такое его чуть было не выслали из города, но Пастухов отстоял.

Гиляровский первым, хитростью пробравшись в вагон, где ехали высшие чины, и запершись в туалете, прибыл на место жуткой катастрофы, когда летом 1882-го под Кукуевым сошел с рельсов и погиб целый пассажирский состав. Две недели провел он на месте происшествия, пока рабочие откапывали погибших, регулярно отсылая в Москву подробные очерки, и настолько, по собственным словам, пропитался трупным запахом, что его еще долго преследовали обонятельные галлюцинации, и он несколько лет потом не мог есть мяса.

Среди крупных журналистских подвигов Гиляя – репортаж о трагедии на Ходынском поле во время торжеств по случаю коронации Николая II в 1896 году.


Лишь однажды Гиляровский опоздал с репортажем. Но причина была уважительной: придя на Каретный Ряд наблюдать за рискованным полетом, который какой-то старый немец затеял на ветхом воздушном шаре, Гиляровский вызвался и сам участвовать в этой, казалось, безнадежной, но «смертельно интересной» затее, так как помощник немца со страху напился и на место старта не явился, прислав передать, что идти на верную гибель не намерен. А Гиляя ничто не смутило, и вскоре он уже парил над Москвой в едва достававшей ему до колена корзине воздушного шара. Приземлились они где-то в Люберцах, и на последний поезд в Москву Владимир не успел, потому и не привез заметку вовремя.


«Листок» был далеко не единственным изданием, с которым сотрудничал Гиляровский. Его тексты печатались в «Русской мысли», «Русском слове», «Голосе Москвы», «Будильнике», «Осколках» и других газетах и журналах. А редакция «Журнала спорта» одно время располагалась прямо в квартире Гиляя.

В конце 1880-х Гиляровский объединил свои заметки об обитателях московского «дна» в книгу «Трущобные люди», но ее тираж был уничтожен. Хотя все эти статьи по отдельности выходили в тех или иных изданиях, собранные вместе, они произвели на цензуру самое тягостное впечатление: «Сплошной мрак, ни одного проблеска, никакого оправдания, только обвинение существующего порядка».


«Душевный человек Гиляровский, за чернь стоит», – приводит разговор двух работников трактира в своих воспоминаниях писатель и ученик Гиляя Николай Морозов.

Все те главные произведения, которыми Гиляровский известен большинству современных читателей, он написал и опубликовал в конце жизни, после революции: «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Друзья и встречи», а «Люди театра» и «Москва газетная» вышли уже после смерти писателя.


Некоторые газетные задания едва не стоили Гиляровскому головы в самом прямом смысле. В 1899 году он отправился в Белград, чтобы написать для петербургской газеты «Россия» материал о сербских и албанских землях. Он застал сербскую столицу в чрезвычайном положении: только что была совершена попытка покушения на короля Милана I, и в городе шли жесткие политические репрессии. Местные журналисты, на помощь которых Гиляровский рассчитывал, уже сидели в тюрьме.


Разведав обстановку, Гиляй понял, что угодил в переплет: король собирался использовать инцидент для поворота политики в антироссийском направлении. Поимка русского репортера, прибывшего в Белград едва ли не в день покушения, была на руку тем, кто желал найти в этом преступлении «российский след».

Ему удалось убежать через Венгрию, спрятавшись на пароходе. «Россия» публиковала телеграммы, в которых Гиляровский описывал белградские репрессии. И хотя формально сербский вояж потерпел неудачу, благодаря этим репортажам удалось спасти почти 60 оппозиционеров, приговоренных Миланом I к расстрелу. Телеграммы Гиляя читали и в русском МИД, и они заставили международное сообщество вмешаться в происходящее в Сербии и остановить репрессии.


В 29 лет Владимир женился на Марии Мурзиной, сироте, как и он, обожавшей театр. Спустя год у них родился сын Алексей, умерший во младенчестве, а еще через год – дочь Надежда, впоследствии ставшая историком театра, редактором и издателем рукописей отца.


Дом Гиляя в Столешниковом переулке был открыт для любых гостей. Его и вправду в Москве знали почти все, от последнего бродяги до Льва Толстого, которого, по рассказам Гиляя, он непринужденно угощал своим любимым нюхательным табачком.

Александр Куприн называл его своим «крестным отцом по литературе и гимнастике», а «император символизма» Валерий Брюсов воспел в стихах:


Гиляровский был на короткой ноге с Шаляпиным, Горьким, общался со множеством художников: Репиным, Коровиным, Левитаном и людьми театра, о которых написал отдельную книгу.

Особая дружба связывала Гиляя с Антоном Чеховым. «В нем есть кое-что ноздревское, беспокойное, шумливое, но человек это простодушный, чистый сердцем, и в нем совершенно отсутствует элемент предательства, столь присущий господам газетчикам», – объяснял Чехов в письме Горькому.


Дружил наш герой и со Станиславским, водил мхатовцев, готовивших постановку «На дне», в трущобы Хитровки, чтобы они набрались опыта. Роль московского Вергилия Гиляровский с удовольствием исполнял для всех желающих.

В новом фильме Карена Шахназарова «Хитровка. Знак четырех» (2023) Станиславский и Гиляй (последнего играет Михаил Пореченков) – этакие московские Холмс и Ватсон, расследующие преступление. Странно, что это первое кино о Гиляровском, а ведь о его жизни можно было бы снять сагу не хуже, чем об Индиане Джонсе.



Знакомых Гиляровского восхищала не только его сила, но и доброта. «Он был весь для людей. Похлопотать за человека, помочь ему в чем-нибудь или, как он говорил, «дать человеку перевернуться в трудный час» словно было его призванием», – вспоминал Николай Морозов.

Поэт и журналист Сергей Потресов (Яблоновский) говорил: «Если как у писателя у него есть талант, то как у человека у него имеется гений, гений любви... Медвежья сила в душе, такой мягкой, такой ласковой, как у ребенка».


«Кто только не приходил к нему в дом за помощью», – пишет Морозов. Но Гиляровский часто не ждал, когда его попросят, а шел сам, выискивая тех, кому нужна помощь. Его наметанный глаз мог выхватить нуждающегося в толпе: он издали видел, что перед ним, допустим, безработный спивающийся актер, у которого нет денег на еду.

Октябрьскую революцию Гиляй, как человек, по выражению Антона Чехова, одержимый «сомнениями, борьбой, вулканами, рваными ноздрями, атаманами, вольной волюшкой и прочей чепухой, которую да простит ему Бог», принял вполне восторженно. Большевики благосклонно отнеслись к патриарху журналистики, всегда «стоявшему за чернь». Ему уже перевалило за 60.



Привыкший всегда ощущать себя силачом Гиляровский, по словам писателя Владимира Лидина, «дрался со старостью. Он отпихивал ее своими все еще крепкими руками бывшего борца». Но она постепенно брала свое. В 70 лет он решил повторить забаву молодости: на глазах у изумленных прохожих, скинув полушубок, нырнул в открытый посреди улицы колодец и отправился в путешествие по московским подземным коммуникациям.

Но в этот раз трюк стоил ему воспаления легких и глаза, который пришлось удалить. Из-за болезни сильно ухудшился слух, зрение в уцелевшем глазу падало. Но Гиляй не поддавался унынию. Вставляя в пустую глазницу стеклянный глаз, шутил: «Вот теперь отлично вижу!» Главным его делом теперь стало написание мемуаров.


Иногда он являлся в редакции советских газет, чтобы произнести грозные наставления молодым журналистам. «Молокососы!.. – кричал он нам, – вспоминал Константин Паустовский. – Трухлявые либералы! О русском народе вы знаете не больше, чем эта дура мадам Курдюкова... От газетного листа должно разить таким жаром, чтоб его трудно было в руках удержать. В газете должны быть такие речи, чтоб у читателя спирало дыхание. А вы что делаете? Мямлите! Вам бы писать романы о малокровных девицах. Я знаю русский народ. Он вам еще покажет, где раки зимуют!»

«Одряхлеть Гиляровский не мог. Он мог только сразу рухнуть, как старый дуб после бури, величественный даже после своего падения», – писал Лидин. Такое мощное впечатление Гиляй производил на окружающих даже в немощи, а уж произвести впечатление он умел.


Он даже продумал предсмертную церемонию прощания с друзьями, для которой хранил в шкафу бутылку «Аи»: «Соберу вас всех, близких мне, налью каждому из вас по бокалу шампанского, скажу каждому по экспромту и с поднятым искристым бокалом весело, радостно сойду на нет».

Этой последней сцене яркого представления под названием «Жизнь Гиляровского» не суждено было сбыться: писатель умер 1 октября 1935 года тихо, в кругу семьи. Гиляй, думается, вполне смирился бы с отсутствием шампанского в финале, если бы знал, что сбудется его большая мечта: его не забудут после смерти, его книги будут читать, а им самим восхищаться.